Неточные совпадения
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она живала в деревне в детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня есть спасенье
от всех городских неприятностей, что жизнь там
хотя и не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и
детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела, что это всё совсем не так, как она думала.
«И для чего она говорит по-французски с
детьми? — подумал он. — Как это неестественно и фальшиво! И
дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить
от искренности», думал он сам с собой, не зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать раз уже передумала и всё-таки,
хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих
детей.
Жена?.. Нынче только он говорил с князем Чеченским. У князя Чеченского была жена и семья — взрослые пажи
дети, и была другая, незаконная семья,
от которой тоже были
дети.
Хотя первая семья тоже была хороша, князь Чеченский чувствовал себя счастливее во второй семье. И он возил своего старшего сына во вторую семью и рассказывал Степану Аркадьичу, что он находит это полезным и развивающим для сына. Что бы на это сказали в Москве?
Ребенок этот с своим наивным взглядом на жизнь был компас, который показывал им степень их отклонения
от того, что они знали, но не
хотели знать.
Все эти дни Долли была одна с
детьми. Говорить о своем горе она не
хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать
от нее готовые фразы увещания и утешения.
На первого
ребенка,
хотя и
от нелюбимого человека, были положены все силы любви, не получавшие удовлетворения; девочка была рождена в самых тяжелых условиях, и на нее не было положено и сотой доли тех забот, которые были положены на первого.
Это случалось не часто,
хотя Лисс лежал всего в четырех верстах
от Каперны, но дорога к нему шла лесом, а в лесу многое может напугать
детей, помимо физической опасности, которую, правда, трудно встретить на таком близком расстоянии
от города, но все-таки не мешает иметь в виду.
Видал я на своём веку,
Что так же с правдой поступают.
Поколе совесть в нас чиста,
То правда нам мила и правда нам свята,
Её и слушают, и принимают:
Но только стал кривить душей,
То правду дале
от ушей.
И всякий, как
дитя, чесать волос не
хочет,
Когда их склочет.
—
«Какой же
хочешь ты и ласки
от детей?»
Ей Горлинка на то сказала.
— В самом деле, — продолжал Макаров, — класс, экономически обеспеченный, даже, пожалуй, командующий, не
хочет иметь
детей, но тогда — зачем же ему власть? Рабочие воздерживаются
от деторождения, чтоб не голодать, ну, а эти? Это — не моя мысль, а Туробоева…
— Я бы
хотел ребенка от тебя.
— А, конечно,
от неволи, — сказала молодая, видимо, не потому, что
хотела пошутить, а потому, что плохо слышала. — Вот она,
детей ради, и стала ездить в Нижний, на ярмарку, прирабатывать, женщина она видная, телесная, характера веселого…
Хочется ему и в овраг сбегать: он всего саженях в пятидесяти
от сада;
ребенок уж прибегал к краю, зажмурил глаза,
хотел заглянуть, как в кратер вулкана… но вдруг перед ним восстали все толки и предания об этом овраге: его объял ужас, и он, ни жив ни мертв, мчится назад и, дрожа
от страха, бросился к няньке и разбудил старуху.
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых
детей своих,
хотя в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной
от жизни Ванюши и Машеньки.
— Никогда! — повторил он с досадой, — какая ложь в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно, «никогда»: год, может быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы
хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните в их гнезда — что там? Сделают свое дело, выведут
детей, а потом воротят носы в разные стороны. А только
от тупоумия сидят вместе…
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще
ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен
хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога
от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был
ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича);
ребенок теперь здесь, в той комнате, и я давно
хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и смотреть на
ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы
хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
Ребенок, девочка с золотистыми длинными локонами и голыми ногами, было существо совершенно чуждое отцу, в особенности потому, что оно было ведено совсем не так, как он
хотел этого. Между супругами установилось обычное непонимание и даже нежелание понять друг друга и тихая, молчаливая, скрываемая
от посторонних и умеряемая приличиями борьба, делавшая для него жизнь дома очень тяжелою. Так что семейная жизнь оказалась еще более «не то», чем служба и придворное назначение.
— Если человек, которому я отдала все, хороший человек, то он и так будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же лучше: я всегда могу уйти
от него, и моих
детей никто не смеет отнять
от меня!.. Я не
хочу лжи, папа… Мне будет тяжело первое время, но потом все это пройдет. Мы будем жить хорошо, папа… честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
Списавшись с Федором Павловичем и мигом угадав, что
от него денег на воспитание его же
детей не вытащишь (
хотя тот прямо никогда не отказывал, а только всегда в этаких случаях тянул, иногда даже изливаясь в чувствительностях), он принял в сиротах участие лично и особенно полюбил младшего из них, Алексея, так что тот долгое время даже и рос в его семействе.
— Что ты, Иван, что ты? — горестно и горячо заступился Алеша. — Это
ребенок, ты обижаешь
ребенка! Она больна, она сама очень больна, она тоже, может быть, с ума сходит… Я не мог тебе не передать ее письма… Я, напротив,
от тебя
хотел что услышать… чтобы спасти ее.
И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда еще не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что
хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше
дитё, не плакала бы и черная иссохшая мать дити, чтоб не было вовсе слез
от сей минуты ни у кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским.
Что за хаос! Прудон, освобождаясь
от всего, кроме разума,
хотел остаться не только мужем вроде Синей Бороды, но и французским националистом — с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной сил мыслью свободного человека слышится голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим
детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь.
Выходило бы так, что я, еще
ребенок, из сочувствия к моему приятелю, находящемуся в рабстве у пана Уляницкого, всей душою призываю реформу и молюсь за доброго царя, который
хочет избавить всех купленных мальчиков
от злых Уляницких…
Жизненность и процветание колонии зависят не
от запрещений или приказов, а
от наличности условий, которые гарантируют покойную и обеспеченную жизнь если не самим ссыльным, то
хотя их
детям и внукам.]
В тех местах, где я обыкновенно охотился, то есть около рек Бугуруслана, Большой Савруши, Боклы и Насягая, или Мочегая (последнее имя более употребительно между простонародными туземцами), кулик-сорока гнезд не вьет и
детей не выводит, но около рек Большого Кинеля и Демы я нахаживал сорок с молодыми, и тогда они
хотя не очень горячо, но вились надо мной и собакой; вероятно,
от гнезд с яйцами вьются они горячее.
Если
хочешь благорастворенного воздуха, удали
от себя коптильню; если
хочешь света, удали затмевание; если
хочешь, чтобы
дитя не было застенчиво, то выгони лозу из училища.
Тут все в войне: жена с мужем — за его самовольство, муж с женой — за ее непослушание или неугождение; родители с
детьми — за то, что
дети хотят жить своим умом;
дети с родителями — за то, что им не дают жить своим умом; хозяева с приказчиками, начальники с подчиненными воюют за то, что одни
хотят все подавить своим самодурством, а другие не находят простора для самых законных своих стремлений; деловые люди воюют из-за того, чтобы другой не перебил у них барышей их деятельности, всегда рассчитанной на эксплуатацию других; праздные шатуны бьются, чтобы не ускользнули
от них те люди, трудами которых они задаром кормятся, щеголяют и богатеют.
Я слыхал даже, что ее
хотели присудить к наказанию, но, слава богу, прошло так; зато уж
дети ей проходу не стали давать, дразнили пуще прежнего, грязью кидались; гонят ее, она бежит
от них с своею слабою грудью, задохнется, они за ней, кричат, бранятся.
— Сироты, сироты! — таял он, подходя. — И этот
ребенок на руках ее — сирота, сестра ее, дочь Любовь, и рождена в наизаконнейшем браке
от новопреставленной Елены, жены моей, умершей тому назад шесть недель, в родах, по соизволению господню… да-с… вместо матери,
хотя только сестра и не более, как сестра… не более, не более…
У
ребенка была головная водянка. Розанов определил болезнь очень верно и стал лечить внимательно, почти не отходя
от больного. Но что было лечить!
Ребенок был в состоянии совершенно беспомощном,
хотя для неопытного человека и в состоянии обманчивом. Казалось,
ребенок вот отоспится, да и встанет розовый и веселенький.
— Потому что, как
хотите, возвести в идеал актрису, авантюристку, имевшую бог знает скольких любовников и сколько
от кого
детей…
Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и, может быть, дрожа
от восторга, ревниво спрятал его у себя
от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько
от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного
дитяти, — смотрел и не мог насмотреться, что, может быть, он так же, как и бедная мать, запирался один
от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую не
хотел видеть и проклинал перед всеми.
Теперь я узнал
от Лукьяныча, что она два года тому назад овдовела и вновь переселилась в родные Березники; что у нее четверо
детей, из которых старшей дочке — десять лет; что Березники
хотя и не сохранили вполне прежнего роскошного, барского вида, но, во всяком случае, представляют ценность очень солидную; что, наконец, сама Марья Петровна…
— Ко всему несут любовь
дети, идущие путями правды и разума, и все облачают новыми небесами, все освещают огнем нетленным —
от души. Совершается жизнь новая, в пламени любви
детей ко всему миру. И кто погасит эту любовь, кто? Какая сила выше этой, кто поборет ее? Земля ее родила, и вся жизнь
хочет победы ее, — вся жизнь!
— Я не могу, я сейчас уйду… я никогда больше, и пусть. Но только я
хочу — я должна
от вас
ребенка — оставьте мне
ребенка, и я уйду, я уйду!
— Подлец, подлец, изверг! — и с этим в лицо мне плюнул и
ребенка бросил, а уже только эту барыньку увлекает, а она в отчаянии прежалобно вопит и, насильно влекома, за ним
хотя следует, но глаза и руки сюда ко мне и к
дите простирает… и вот вижу я и чувствую, как она, точно живая, пополам рвется, половина к нему, половина к
дитяти… А в эту самую минуту
от города, вдруг вижу, бегит мой барин, у которого я служу, и уже в руках пистолет, и он все стреляет из того пистолета да кричит...
Под влиянием своего безумного увлечения Людмила могла проступиться, но продолжать свое падение было выше сил ее, тем более, что тут уж являлся вопрос о
детях, которые, по словам Юлии Матвеевны, как незаконные, должны были все погибнуть, а между тем Людмила не переставала любить Ченцова и верила, что он тоже безумствует об ней; одно ее поражало, что Ченцов не только что не появлялся к ним более, но даже не пытался прислать письмо,
хотя, говоря правду,
от него приходило несколько писем, которые Юлия Матвеевна, не желая ими ни Людмилу, ни себя беспокоить, перехватывала и, не читав, рвала их.
— Слава богу, нет-с! — воскликнул камергер. — Imaginez [Вообразите (франц.).], за меня
хотели выдать девушку самого большого света, но которая уже имела двоих
детей от своего крепостного лакея!
Я всегда говорил, что исключительное материнское чувство — почти преступно, что женщина, которая, желая спасти своего
ребенка от простой лихорадки, готова была бы с радостью на уничтожение сотни чужих, незнакомых ей
детей, — что такая женщина ужасна,
хотя она может быть прекрасной или, как говорят, «святой» матерью.
Заповедую и
детям и внукам славить его, служить ему молебны и ставить писаные свечи, что не
захотел он моей погибели, спас
от плахи раба своего!
Когда Арина Петровна посылала
детям выговоры за мотовство (это случалось нередко,
хотя серьезных поводов и не было), то Порфиша всегда с смирением покорялся этим замечаниям и писал: «Знаю, милый дружок маменька, что вы несете непосильные тяготы ради нас, недостойных
детей ваших; знаю, что мы очень часто своим поведением не оправдываем ваших материнских об нас попечений, и, что всего хуже, по свойственному человекам заблуждению, даже забываем о сем, в чем и приношу вам искреннее сыновнее извинение, надеясь со временем
от порока сего избавиться и быть в употреблении присылаемых вами, бесценный друг маменька, на содержание и прочие расходы денег осмотрительным».
Софья Николавна перепугалась, что так небережно поступают с ее бесценным сокровищем, а повивальная бабка испугалась, чтоб новорожденного не сглазил немец; она
хотела было его отнять, но Клоус буянил; он бегал с
ребенком по комнате, потребовал корыто, губку, мыло, пеленок, теплой воды, засучил рукава, подпоясался передником, сбросил парик и принялся мыть новорожденного, приговаривая: «А, варваренок, теперь не кричишь: тебе хорошо в тепленькой-то водице!..» Наконец, прибежал не помнивший себя
от восхищения Алексей Степаныч; он отправлял нарочного с радостным известием к Степану Михайлычу, написал письмо к старикам и к сестре Аксинье Степановне, прося ее приехать как можно скорее крестить его сына.
— Право, Семен Иваныч, я благодарен вам за участие; но все это совершенно лишнее, что вы говорите: вы
хотите застращать меня, как
ребенка. Я лучше расстанусь с жизнию, нежели откажусь
от этого ангела. Я не смел надеяться на такое счастие; сам бог устроил это дело.
Неполитично и несогласно с справедливостью отталкивать
от себя
детей природы,
хотя бы последние, по незнанию орфографии и знаков препинания, и допустили некоторые невежества.
Сезон закончили с адресом Григорьеву
от публики и подарками кое-кому из актеров. Григорьев с семьей, Казаковы и Львов-Дитю, который вынес Сонечку на руках в экипаж, выехали вечером, а мы, чтобы не обращать на себя внимания жителей, отправились в ночь до солнечного восхода. Не
хотели разочаровать публику, еще вчера любовавшуюся блестящими грандами, лордами, маркизами и рыцарями, еще вчера поднесшую десятирублевый серебряный портсигар с надписью: «Великолепному Н. П. Изорину
от благодарного Моршанска».
Незнамов. Ну, так знайте же и не расточайте ваших благодеяний так щедро, будьте осторожнее! Вы
хотели избавить меня
от путешествия по этапу? Для чего вам это? Вы думаете, что оказали мне услугу? Нисколько. Мне эта прогулка знакома; меня этим не удивишь! Я уж ходил по этапу чуть не
ребенком, и без всякой вины с моей стороны.
Она не только имела за ними главный общий надзор, но она же наблюдала за тем, чтобы эти оторванные
от семьи
дети не терпели много
от грубости и невежества других женщин, по натуре
хотя и не злых, но утративших под ударами чужого невежества всю собственную мягкость.
Ханов ничего не слыхал. Он
хотел бежать со сцены и уже повернулся, но перед его глазами встал сырой, холодный, с коричневыми, мохнатыми
от плесени пятнами по стенам номер, кроватка
детей и две белокурые головки.
Бабушка не могла уехать из Петербурга в Протозаново так скоро, как она
хотела, — ее удержала болезнь
детей. Отец мой, стоя на крыльце при проводах Функендорфов, простудился и заболел корью, которая
от него перешла к дяде Якову. Это продержало княгиню в Петербурге около месяца. В течение этого времени она не получала здесь
от дочери ни одного известия, потому что письма по уговору должны были посылаться в Протозаново. Как только
дети выздоровели, княгиня, к величайшему своему удовольствию, тотчас же уехала.